Page 55 - Letopis

Города, опалённые войной

находится очень близко от аэропорта, лицом к нему; рядом – 21 больница, шахта
«Октябрьская», с другой стороны – железнодорожный вокзал. Раньше мы говорили:
«Какая прелесть жить в таком месте – всё рядом!». И даже когда нашу территорию
объявили бесполётной зоной, украинские грузовые самолёты в аэропорт еще летали.
Плюс с Карловки снаряды летели в сторону Песок. С ж/д вокзала поезда ещё ходили.
Это было в июне. Наш Октябрьский ещё не бомбили, но первый осколок прилетел к
нам именно в июне – пробил стекло в окне моей соседки.
Потом снаряды уже стали лететь к нам непосредственно, не «по ошибке». Очень
страшно было, когда в первый раз нас обстреляли из «Градов». Помню, 4 утра, как
загудело… Мы с дочкой – в кладовку (живем мы на последнем этаже пятиэтажного
дома). Жутко – а вдруг в крышу попадёт?..
…Второй день, который мне сильно врезался в память, – это 13 января 2015 года.
Мы с дочкой находились дома, и в районе часа дня начался обстрел из «Градов». Я
была в зале, дочка на кухне что-то кушать готовила. «Град» ложится в шахматном
порядке, и вот снаряды стали падать прямо возле нас – за домом, перед домом…
Немногим ранее, 9 и 11 января, в наш дом уже попадало, были выбиты стекла,
пришли работники ЖЭКа, обтянули рамы пленкой. И тут – новые взрывы, дом
весь сотрясается… Обстрел длился недолго, но казалось – нескончаемо… Утихло,
я выглядываю в окно, и вижу: лежит перед домом наша соседка тётя Надя, вся
посечённая осколками, – снаряд упал в пяти метрах от нее… Я всё порывалась
пойти, чем-то ее накрыть, потому что пока обстрел идет, никто же сюда не приедет
засвидетельствовать смерть… Но только высунусь – и снова стрельба. А когда стёкол
в подъезде нет, этот грохот, понятно, ещё громче.
В доме остались только мы с дочкой, моя подружка с мамой – на втором этаже,
рядом – ее соседка. Пожилые женщины. В момент обстрела подружка была на работе,
на Ленинском проспекте. Мы переждали обстрел вначале у себя на пятом этаже, потом
спустились к бабулечкам на второй… Они говорят: «Лена, ты нас не бросишь?..».
Звоню подруге: «Света, нужно отсюда выезжать».
До шести вечера нас обстреливали жёстко. Из тяжёлой артиллерии лупили так,
что света белого не видно. Страшно – не могу передать, до какой степени. Не только
и не столько за себя – за дочку. Она хоть и взрослая, ей 27 лет, но всё равно – это мой
ребёнок…
Машины на посёлок военные не пропускали. Решили с горем пополам идти
пешком, но потом с машиной вопрос всё же решился. Мы выехали, и жили с дочкой
в детском садике, на моей работе.
Как мы выезжали – это и смех, и грех. У нас – трое котов и шиншилла. Да ещё
попугай – его нам отдали соседи, когда уезжали от войны. И у Светы кот. Мы их
затрамбовали в одну коробку, попугая тоже запихнули в коробочку, шиншиллу дочь
сунула за пазуху. Вещи – по минимуму; документы, – и выехали. Обстрел идёт, коты в
ящике мявчат… Бабушки наши тоже суетятся. Погрузились в машину, кому на колени
– сумки, кому – коробку с котами… И только когда за ж/д вокзал выехали, более-менее
выдохнули. Уезжали – думали, что ненадолго, а прожили вне дома полтора года…
К слову, животные наши на бомбёжки реагируют по-разному. Кошка Туся, слыша
взрывы, прячется так, что её нигде не видно. Самый старший кот, Филимон, может
порычать и тоже уходит. А британец Плюшка – тому вообще без разницы. Мы в
коридоре прячемся, а он – невозмутим. Помню, как в один из первых обстрелов посёлка
дочка закидывала наших котов в кладовку, где мы спасались. А они выпрыгивают в
разные стороны, я ей кричу, чтобы она сама пряталась, а она: «Мама, котики!». – «Да
55