Page 299 - Letopis

При исполнении

за справедливость и честность, и я считаю его одним из немногих действительно
настоящих журналистов, которые на тот момент работали в нашей службе военных
корреспондентов.
Ещё один человек – это наш «Нафаня», как мы его звали, грек Афанасий Коссе. Он
погиб 18 ноября 2014-го. На тот момент по объективным причинам у нас в рабочем
процессе не было такого понятия, как «график выезда». Работали по факту: узнали,
что где-то «прилетело» – вскочили и поехали. А грохотало тогда везде и всюду…
Однажды был обстрел «первой площадки», улица Софийская. Приехали – там ещё
дымится всё, стёкла продолжают из окон высыпаться. Тогда прилетело в несколько
пятиэтажек, в школу и девятиэтажное здание. Погибших, по-моему, в тот раз не
было, но было большое количество раненых. Детей, к счастью, успели вывести в
бомбоубежище. И когда я туда приехал ещё с какими-то журналистами, мы встретили
там Афанасия. Я очень удивился, потому что знал, что он живёт на другом конце города
– в микрорайоне Текстильщик. Оказалось, у него там жил кто-то из родственников, и
Афанасий приехал в гости. Он рассказывал: «Мы сидели на кухне, пили чай, и мина
разорвалась буквально перед домом. Первый этаж, но мы успели на пол упасть, и
поэтому не погибли». Почему так произошло, что позже он, находясь в аэропорту,
погиб от осколка? Он не пригнулся, и ничто его не уберегло… Я не знаю ответа на
этот вопрос. Один малюсенький осколочек, прямо в сердце. И всё.
А третий человек – дагестанец Вахид Эфендиев. Он тоже был убит в аэропорту, за
4 дня до Афанасия…
Жалко ребят. И ведь они – не единственные журналисты, кто погиб в этой войне…
Вообще, судя по количеству погибших журналистов за относительно короткое время,
эта война – с наибольшими потерями для моих коллег. И это ужасно, потому что
журналисты, по своей сути, находятся над конфликтом – их не должна трогать ни
одна, ни другая воюющая сторона, как и дипломатов. Но вопреки и здравому смыслу,
и общепринятым понятиям, наш брат гибнет наравне с простыми солдатами.
Задумывался ли я о том, как бы всё сложилось, если бы тогда, в самом начале, я не
попал бы в военкоры, а в числе прочих отправился добровольцем в Славянск? Как бы
сложилось – да очень просто: я бы либо погиб, либо не погиб. И, если бы я всё-таки
остался жив, то сейчас делился бы совсем другими воспоминаниями – не о том, как с
камерой бегал, а как ходил в атаку и переживал обстрелы на передовой.
Да и потом – тогда, в 2014 году, мы не были журналистами в полном смысле этого
слова. По той простой причине, что журналист не должен брать в руки оружие. Это
– аксиома. Но нам зачастую приходилось ходить с оружием – если у нас были особо
опасные выезды на линию фронта, если был риск столкнуться с противоположной
стороной. А в 14-м здесь всё было линией фронта… Не могу сказать, что нас
специально готовили, боеподготовки как таковой у нас не было. Но стрелять мы
умеем, по крайней мере, большинство. В этом отношении я могу вспомнить случай,
когда у нас был выезд между Ждановкой и Енакиево, там есть посёлок – по-моему,
Розовка. Там в 2014 году сбили украинский истребитель. И, соответственно, нам,
журналистам, надо было осветить это событие. Причём, когда я сообщил о том, что
сбили истребитель, своему руководству, а это было спустя неделю-две после того,
как упал «Боинг», меня спросили: «Это, часом, не «Боинг» опять?». Юмор чёрный,
конечно, но тогда, наверное, другого и не было. Да и сейчас не особо…
Мы поехали втроем: я, Аня Мохова, тоже с «Новороссии», она потом в плен
попадала, и ещё один наш коллега. Не скрою, мы были вооружены. Когда мы
подъезжали к месту, мы уже знали о том, что пилот катапультировался. Единственное
299