Page 360 - Letopis

Военные дневники мирных жителей

затаилось понимание того, что яркий мир прошлой жизни рушится у нас на глазах.
Реальная жизнь должна быть цветной – конечно, не без серых будней, но под мирным
небом и со светлыми лицами близких людей рядом…
Почему мне хочется написать о том, как мы живём в нашем городе тогда, когда
идет война, и о том, что мы видим и ощущаем сейчас? Пройдёт время, даст Бог, мы
останемся живы, и всё будет в прошлом, а память может затуманиться и обрасти
чужими представлениями о том, что было с нами. Поэтому сейчас хочется быть
искренней и писать от сердца, зная, что точно так же переживают и думают об этих
событиях многие мои земляки…
…Мне нравилось жить в моём красивом родном городе. Согласна, в мире есть
города, может быть, и лучше. Но Донецк – это город, в котором я родилась, в
котором родились и выросли мои дети. Я могла бы написать еще, что здесь могилы
моих предков, но уже не могу. Все кладбище изрыто осколками снарядов, разбиты
памятники и ограды, гробницы вывернуты из земли.
Война, войдя в наш город, проникла в наше сознание, пропитав его тоской,
депрессией и какой-то апатией, приглушая все краски жизни до серого и мутно-
грязного. Жизнь в городе стала не только опасной, но и отчаянно беспросветной.
В слове «война» грязный туман, темно-серый дым от пожаров с проблесками
красных языков огня, всполохи от летящих снарядов ночью над горизонтом. Цвет
войны не определишь… Вот слово «ужас» в моем восприятии – чёрного цвета,
бархатно-чёрного, поглощающего все другие цвета. Но ужас войны – другой. Его
чувствуешь, как липкую грязь…
А еще война имеет запах. Она пахнет порохом и дымом.
Когда один снаряд влетел в квартиру напротив, повсюду отчетливо слышался
запах пороха. Другие снаряды падали рядом. Оглушительный звук и запах пороха
заполняли все пространство.
Мы с семьёй стояли в коридоре. Дочка обнимала меня и шептала: «В нас не
попадёт, в нас не попадёт, в нас не попадёт…». А я впервые увидела её лицо без
веснушек. Оно побледнело до такой степени, что, казалось, будто она напудрилась
мелом, как в театре. И всё происходящее – это нереальность. Всё-всё нереальность.
И кошка Манька с нереально огромными, на всю мордочку, перепуганными глазами.
В её взгляде читалось: «Люди, вы сошли сума! Как же мне быть? Я живая, и не хочу
того, что происходит!» У кошки от страха отнялись задние лапки, и волочились,
казалось, за глазами – на фоне этих выразительных глаз не было видно ее маленького
пятнистого тельца.
Когда снаряды попадают в электроподстанцию, вечера мы проводим при свечах. За
окном весь город погружается в кромешную тьму. Оконный проём – черный квадрат,
квадрат цвета ужаса. В один из таких вечеров мы пили чай под звуки выстрелов
из тяжелых орудий где-то в северной части города и трескотню автоматов где-то
поближе. От мерцания свечей веяло отнюдь не киношной романтикой, а тоской. Я не
заметила, как стала тихо плакать. Слезы капали в чашку с чаем…
Для поднятия моего духа дочка стала уверять, что всё не так и плохо, если мы
вместе, дом цел, есть пока работа, а значит, есть средства, чтобы пережить эту войну.
Когда-нибудь всё будет хорошо. Когда-нибудь…
А кто ответит за украденные у нас весну, лето, осень, а теперь уже и зимние дни?
Мы могли бы прожить все эти месяцы без теперь ежедневно присутствующих в нашей
жизни чувств – тревоги, страха, отчаяния и безнадёжности. Почему так случилось с
нами? Кто в этом виноват? Мы не выбираем время рождения. Но как приспособиться
360