Page 90 - Бессмертный полк

88 УРА! ПОБЕДА
Родился на Петромарьевском руд-
нике Луганской области. В юности по-
ступил учеником строгальщика на Кра-
маторский завод, затем стал рабкором.
Дебютировал в 1922 году рассказом
«Сытые и голодные», который был напе-
чатан в губернской газете «Всесоюзная
кочегарка», после чего был приглашён в
эту газету журналистом. Первую повесть
«Ячейка» двадцатилетний автор посвя- веселая юность — и моя и твоя. Там степь бескрайна, и небо сурово, и нет на земле
тил комсомольцам Донбасса. Жизнь
молодёжи воссоздал в романах «Моё
поколение» и «Алексей Гайдаш». В 1930-х
работал корреспондентом в Арктике.
В годы Великой Отечественной вой-
ны был военным корреспондентом.
По оценке Константина Симонова
«Письма к товарищу» (1941-1944) – «вер-
шина публицистики военных лет».
После войны работал секретарём
Союза писателей СССР.
БИБЛИОГРАФИЯ:
• Горный подход.
• Обыкновенная Арктика. Рассказ.
• Письма к товарищу. Рассказ.
• Юность отцов. Пьеса.
• Одна ночь. Пьеса.
• Алексей Куликов – боец. Повесть.
• Непокорённые (Семья Тараса).
Повесть.
• Донбасс. Роман.
• Избранное.
• Собрание сочинений.
ГОРБАТОВ БОРИС ЛЕОНТЬЕВИЧ
1908-1954
И з пу блицис тического цик ла «Письма тов арищу»
1. РОДИНА
1.
Товарищ!
Где ты дерешься сейчас?
Я искал тебя в боях под Вапняркой, под Уманью, под Кривым Рогом. Я знал,
что найти тебя можно только в жарком бою.
Помнишь морозные финляндские ночи, дымящиеся развалины Кирка-Муолы,
ледяную Вуокси-Вирта и черные камни на ней? Помнишь, обнявшись, чтобы со-
греться, мы лежали в землянке на острове Ваасик-Саари, говорили о войне и Ро-
дине? Над нами было маленькое небо из бревен в два наката. Чужой ветер дул в
трубе. Чужой снег падал на крышу. Мы дрались тогда на чужой земле, но защищали
безопасность нашей Родины. Каждый метр отвоеванного нами льда и снега стано-
вился родным: мы полили его своей кровью. Мы не отдали бы его ценою жизни —
он принадлежал Родине.
Родина! Большое слово. В нем двадцать один миллион квадратных километров
и двести миллионов земляков. Но для каждого человека Родина начинается в том
селении и в той хате, где он родился. Для нас с тобой — за Днепром, на руднике, в
Донбассе. Там наши хаты под седым очеретом — и твоя и моя. Там прошумела наша
парней лучше, чем донбасские парни, и заката красивей, чем закат над копром, и за-
паха роднее, чем горький, до сладости горький запах угля и дыма. Там мы родились
под дымным небом, под глеевой горой; там до сих пор звенит серебряной листвой
тополь, под которым ты целовал свою первую девушку; там мы плескались с тобой,
товарищ, в мелком рудничном ставке, и никто меня не уверит, что в море купаться
лучше. Но и спорить об этом не буду ни с одесситом, ни с севастопольцем. Каждо-
му — свое.
Для нас с тобой, товарищ, Родина началась здесь. Здесь начало, а конца ей нет.
Она безбрежна. Чем больше мы росли с тобой, тем шире раздвигались ее границы.
Больше дорог — больше сердечных зарубок.
Помнишь городок на далекой границе — Ахалцых? Тут мы начали свою крас-
ноармейскую службу. Помнишь первую ночь? Мы стояли с тобой на крепостном
валу и глядели вниз, на серо-зеленые камни зданий, на плоские крыши, на яблоне-
вые сады, на весь этот непонятный и чужой нам мир, слушали непонятный, чужой
говор, скрип арб, рев буйволов и говорили друг другу:
— Ну и забрались мы с тобой! Далеко!
Отчего же, когда через два года уходили мы отсюда «в долгосрочный», горько
заныло сердце? Весь город шел провожать нас до Большого Прощального камня
на шоссе у сахарной высотки, и полкового барабана не было слышно из-за гула
напутственных криков.
— Швидобит! — кричали нам друзья-грузины, и мы уже знали: это значит — до
свиданья.
— Будь счастлив в большой жизни, елдаш кзыласкер! (Товарищ красноармеец)
— кричали нам наши друзья-тюрки. Родные наши!
Так входили в наши сердца разноплеменные края нашей Родины: и апшерон-
ские песчаные косы, и черные вышки Баку, куда ты ездил с бригадой шахтеров, и
Писатели 89
ржавая степь Магнитки, и снега Сибири. И хотя ты никогда же болит их сердце за далекий Ленинград, как за родное село?
не был на Северном полюсе, сердце твое было там. Потому
И тогда я понял. Вот что такое Родина: это когда каждая
что там, на льдине, плыли наши русские советские люди, плы- хата под седым очеретом кажется тебе родной хатой, и каждая
ла наша слава. старуха в селе — родной матерью. Родина — это когда каждая
Вот и сейчас я сижу в приднепровском селе и пишу тебе горючая слеза наших женщин огнем жжет твое сердце. Каж-
эти строки. Бой идет в двух километрах отсюда. Бой за это дый шаг фашистского кованого сапога по нашей земле — точ-
село, из которого я тебе пишу. но кровавый след в твоем сердце.
Ко мне подходят колхозники. Садятся рядом. Вежливо Товарищ!
откашливаясь, спрашивают. О чем? О бое, который кипит ря- Я не нашел тебя под Вапняркой, под Уманью, под Кри-
дом? Нет! О Ленинграде! вым Рогом. Но где бы ты ни был сейчас — ты бьешься за род-
— Ну, как там Ленинград? А? Стоит, держится? ную землю.
Никогда они не были в Ленинграде, и родных там нет, — У Днепра мы задержали врага. Но, как бешеный, бьет он
отчего же тревога в их голосе, неподдельная тревога? Отчего оземь копытом. Рвется дальше. Рвется в Донбасс. На нашу
родную землю, товарищ! Я видел: уж кружат над нашими За косогором виднелся краешек поля. Ветер доносил от-
шахтами его стервятники. Уже не одна хата под очеретом за- туда запах гречишного меда. Там шел бой. Если вылезть на
шаталась под бомбами и рухнула. Может, моя? Может, твоя? косогор и поглядеть в бинокль, можно увидеть, как наступают
Пустим ли мы врага дальше? Чтоб топтал он нашу землю, немцы, падают в гречиху и снова идут.
по которой мы бродили с тобой в юности, товарищ, мечтая о — А вы что ж, не хотите фашиста? — спросил я и сам уди-
славе? Чтоб немецкий снаряд разрушил шахту, где мы с то- вился глупости своего вопроса — какой советский человек
бой впервые узнали сладость труда и счастье дружбы? Что- хочет фашиста!
бы немецкий танк раздавил тополь, под которым ты целовал — Не желаю! — с силой ответил старик. — Не желаю я
свою первую девушку? Чтобы пьяный гитлеровский офицер фашистов. Несогласен. Я вам поясню почему. Я политики
живьем зарыл за околицей твою старую мать за то, что сын ее касаться не буду. Я — мужик. И рассуждение мое мужицкое.
красный воин? Меня в колхозе, — он усмехнулся, — зовут Игнат Несоглас-
ный. Такое прозвище. В тридцатом году пришли меня аги-
Товарищ!
Если ты любишь Родину, — бей, без пощады бей, без жа- тировать в колхоз. Я говорю: нет, несогласный я. Шесть лет
лости бей, без страха бей врага! агитировали. Шесть лет я не соглашался.
2. Он сорвал былинку и стал ее жевать.
Товарищ! — И все шесть лет думал я. С печи слезу — думаю, в поле
Я хочу тебе рассказать об Игнате Трофимовиче Овчарен- пойду — думаю, на базар поеду — думаю опять. А у мужика
ко из колхоза «Червонный Яр». думка одна: как жить лучше? И как ни прикидывал, одна путь
Ты ведь знаешь, как рвутся мины? Точно хлопушки. Сна- выходит: в колхоз! Выгоднее. Пять лет тому назад пришел я и
чала свист, потом треск. говорю: согласный! Принимайте!
А старик Овчаренко сидел под дубом и думал свою думу, Он задумчиво смотрел мимо меня, в поле, где буйно цве-
словно никаких мин не было. Странно было видеть штатского ла колхозная гречиха.
человека вблизи огневой позиции. Но огневая позиция была — Пять лет прожил, горя не видел, про горе думать забыл.
за церковью, в саду, а Овчаренко был здешний колхозник. Я Эх, военный товарищ! Як бы время, повел бы я вас к себе в
подошел к нему. хату, богатство свое показал, похвастался б. Что хлеба в амба-
— Вы бы ушли, товарищ, отсюда, а? — нерешительно ска- ре! Что кавунов! Меда! Птицы на дворе! И все — колхоз.
зал я и показал на разорвавшийся невдалеке снаряд. Где-то совсем близко упала мина. На дубе встревожен-
— Невжели, — медленно, раздумчиво произнес он, словно но зашевелились листья. Игнат Несогласный нахмурился,
думая вслух, — невжели немцы войдут? вздохнул.