Page 61 - Letopis

Города, опалённые войной

посёлка свой чемодан и с ужасом думала: «Неужели артиллерия? По домам бьют.
Там же люди… Неужели…».
Так я приехала в войну.
По фильтровальной били каждый день, были многочисленные попадания в
жилые дома, люди сутками не вылезали из подвалов и бомбоубежищ. Несколько
снарядов разорвалось, убив и покалечив мирных жителей, разрушив дома, на Блочке
и в Софиевке, на АБЗ и Енакиевском посёлке. После первых обстрелов в городе
одновременно пропали свет и газ, из-за разрушений на фильтровальной станции
и отсутствия электричества не подавалась вода. Прекратился подвоз продуктов
в магазины. Это угнетало, вызывало панику. С полок магазинов сметалось всё,
несмотря на рвущиеся недалеко снаряды, народ толпился в очередях за продуктами
и гуманитаркой.
Но, удивительно, люди ходили на работу – на завод, в больницу, на шахту… После
непродолжительной остановки на время самых жестоких обстрелов вновь выпекал
хлеб наш хлебозавод – единственное на всю округу работающее предприятие
этого профиля. Рискуя жизнью, несли свою службу работники Горгаза, РЭСа,
фильтровальной станции, медики, МЧС. Еще долго держался, не гасил свои печи ЕМЗ.
А как поддерживал нас, енакиевцев, перестук наших трамваев: ездят трамвайчики
– значит, мы живы, город живёт! И наша маленькая редакция тоже работала, хотя
тогда уже эфир был совершенно пуст – не звучали ни Киев, ни Донецк. Мы старались
давать людям хоть какую-то информацию, хоть как-то поддерживать морально. До
тех пор, пока не была в нескольких местах перебита радиолиния…
Оставшись одна (семья сына, как и многие, уехала в отпуск, да так и скиталась два
месяца от одних родственников к другим), я часто ходила ночевать в редакцию. Здесь
было, как мне казалось, безопаснее: здание главпочтамта, где располагается городское
радио, надёжное, толстостенное, с глубоким подвалом – не то что мой домишко на
Енакиевском посёлке. Часов с трёх дня канонада вокруг города усиливалась. Через
мост в город я пробегáла, согнувшись, втянув голову в плечи, все время поглядывая,
куда падать в случае чего. По всей дороге – ни одной машины. На улицах – ни души.
Только возле открытых дверей бомбоубежищ группки деток и стариков – выходили
подышать свежим воздухом...
К вечеру город вообще словно вымирал. Только стаи брошенных собак, гонимые
воем «Градов», метались по улицам. Ночью всё погружалось во мрак. Свет, если и
был, не включали или прятали его за шторами – светомаскировка, как и положено в
военное время.
С рассветом на улицах появлялись люди. С большими сумками, они спешили на
автобусы, выезжавшие из города, и отныне становились беженцами.
Утром я шла из города домой, всё через тот же мост. А люди вереницей двигались
в город – кто-то раздобыть поесть, кто-то проведать родных (мобильная связь не
работала), кто-то на работу. После предрассветного обстрела нужно было всё успеть
сделать до полуденного. Страшно было видеть эту вереницу. Отрешённые лица,
женщины без косметики, как-то все вдруг осунувшиеся, посеревшие, сгорбленные.
Одежды тёмные – такие, в которых удобно падать, ползти по нашей пыли. Ни громких
голосов, ни радостных приветствий… Детей нет.
Многие жили в бомбоубежищах и подвалах, по несколько суток не выходя на улицу.
В бомбоубежище ЕМЗ, сохранившемся с советских времен, спасались от обстрелов
сотни жителей города, посёлка Зарудни, города Юнокоммунаровска. Размещались
на лавках, где каждому отводилось 50 см – своё «персональное» место. Воду и еду
61