11 лет назад 14 августа не стало яркой талантливой поэтессы, писательницы, выпускницы филфака Донецкого государственного университета Натальи Хаткиной. Наталью Викторовну хорошо помнят в Донецке и далеко за его пределами – настоящий талант границ не имеет.

Предлагаем воспоминания руководителя литературно-драматургической части донецких кукол поэтессы Светланы Куралех. 

Набираю «cot.cot@net».
Странно, что нет тебя на свете,
но собачий след ведёт в интернет,
и я ищу тебя в интернете.
Как там? Легко ли по небу ступать,
плыть и струиться в колечках дыма?
Сладкое дело – в раю засыпать,
но колыбельная необходима.
Вздрагивают часы от каждого тик-така.
Лучшие годы вспыхивают, как спички.
Баюшки-бай, Говорящая собака!
Привет от Бабочки-шизофренички.

15 августа 2009 года. Смс-ка: «…вчера умерла Наташа Хаткина…». Шок, судорожные поиски её книг на полках – не нахожу… Может быть, у меня вообще их нет? Не знаю. Наверное, были автографы? Не помню… После похорон как-то сами собой книги начинают находиться. Сначала – «Лучшие годы» с надписью «Бабочке-шизофреничке от Говорящей собаки», а рядом:

Поэт выходит в интернет,
как денди лондонский одет,
он весел и храним от бед,
любимец и дитя прогресса…
Хоть вообще он не поэт,
а старая больная поэтесса.

В книгу «Птичка Божия» эта надпись, чуть скорректированная, войдёт как стихотворение. В новых книжках появятся новые автографы:

Отчего все поэтессы
К счастью-радости так глухи,
а слетаются на стрессы,
точно на варенье мухи?
Повторим опять и снова
«К чёрту стрессы! Будьздорова!»
(«Птичка Божия»)

Лекарство от,
лекарство для –
наплюй на всё,
живи, шаля!
(«Лекарство от любви»)

Помню время, когда сама Наталья, казалось, жила и писала шаля.   Едва приехав в Донецк, она стала суперзвездой филфака. Все говорили о её публикации в 17 лет в Москве, о покровительстве Евгения Евтушенко… Цитировали стихи. Какие-то строки с тех пор и по сей день просто впечатаны в меня:

…Опрокинутое в обморок,
платье белое лежит.

Гармонии не представляю иной –
дитя и собака под крышей одной.

…И мы сгущаем целое столетье до двух страниц,
общенье – до острот,
любовь – до кратких встреч.
Но пусть нас обойдёт
сгустить тоску до пули пистолетной…

В университете Хаткина созревала как будущая «энциклопедия литературной жизни», но неинтересные ей лекции прогуливала без колебаний. Не удавалось сбежать – придумывала на ходу предлоги, иногда, на грани фола, например, что «нужно срочно в аптеку – братик умирает»… Мне до сих пор мерещится какая-то связь между этим случаем и стихотворением «Старший»:

На брата я руки не подниму –
он сам погибнет, он оставил дом,
где стены и козлёнок над огнём.
Он дом оставил, он шагнул во тьму.
А я не сторож брату моему.
Хотя бы хлеба он с собою взял,
хотя бы плащ. Как страшно одному.
И ветер, и песок – нельзя глядеть глазам.
Но я не сторож брату моему.
«Ты мне не сторож», – он мне сам сказал.

Вот уж действительно «когда б вы знали, из какого сора»…

Помню Наташу на литобъединении в союзе писателей в сопровождении Петра Свенцицкого и Григория Ициксона. Ещё студентка. Худенькая, угловатая пацанка в мужской клетчатой рубашке и брюках, с тоненькой сигареткой в зубах. Помню, как спокойно, с улыбкой выдержала она «разборку» своих стихов донецкими мэтрами – «долбали», согласно времени, за отсутствие гражданственности.

А разве можно забыть гостеприимный дом поэта Павла Шадура?!  Маленький дом, расположенный на улице Отечественной, был  поистине большим отечеством для молодых дарований. Пили чай и вино. Говорили на дозволенные и недозволенные темы, не взирая порой на присутствие «стукачей» (хотя догадывались, кто есть кто). Читали стихи по кругу. Сыпались экспромты, анекдоты, буриме всех мастей… Всегда было интересно и весело. Помню, изобретались имена и фамилии из разных слов, к примеру: Циля Визор из телевизора, Моня Мент из монумента, Катя Комба из катакомбы… Проклюнулись даже братья Коля-Боря Цианисты. Конечно, не вспомню, что именно придумала Наталья, но принадлежало ей немало «перлов». Благодаря шадуровскому дому,  рождался круг близких по духу людей – наш общий с Натальей круг.

«Когда ещё все наши были живы…» Поэма «Лучшие годы» для меня – хроника наших 70-х - начала 80-х годов, когда

Ходили в гости. Не делили суток.
Не понимали: утро или вечер.
И время разворачивало веер бегущих стрелок.
Каждый промежуток был наш,
и было весело владеть им,
и заполнять весёлой кутерьмой…

Три имени было у этих лет.
Три имени было у тех людей.
Три имени было. Их больше нет.
Эрнст. Теодор. Амадей.

Я знаю: Амадей – это В. (а может, А?); Теодор – С. (или Л.?)  «Сказать Вам имя? – Сердце жмёт». Узнаю и не узнаю. Нет, не желаю узнавать. Перетасовала она всех, закружила в стремительном сюжете, исхлестала плетьми молодых страстей, растворила в поэтическом тумане… Кого хотела – разрисовала, кому желала – отомстила… Но и себя не пожалела в этой мясорубке.

…А вот Эрнст – это Григорий. «На Гладковке сдавали флигеля, где, даже не пустив по кругу чаши, мы ведали – каким путём кратчайшим махнуть на Елисейские поля…» Это ещё одно место действия нашей юности. В поэме «Флигелёк» Наталья Хаткина с документальной точностью описывает флигель, который снимал Григорий (он же по её милости – Чёрный Крот), и выплёскивает на бумагу (по ощущению посвящённых – безжалостно) их отношения. Но сколько в стихах свободы слов и чувств, молодой энергии и собственной боли! Сколько таланта! К тому же адрес читателя указан точно: «КОГО ЛЮБЛЮ – ТОМУ ДАРЮ».

А были они красивой парой. Гриша был влюблён и счастлив,  познакомил с Наташей своих родителей, она – «С моим характером – не хочу портить ему жизнь». Расстались. Так бывает, но нашлись «доброжелатели» – толкователи интимных подробностей, касающихся только двоих. А дальше – «…за грязью – грязь, за ложью – ложь и ложь». В июне 1981 года Григорий Ициксон трагически погиб на работе  (моя первая большая потеря среди друзей). Наталья была в Москве. Ей позвонили. Должно быть, те же «доброжелатели» пустили по кругу её реакцию, суть которой: ой, вы меня напугали – я думала, что-то с собакой…

Не знаю, как было всё на самом деле, но это разделило нас лет на десять. Впрочем, конкретного конфликта не было – встречались, здоровались, не упускали друг друга из вида, а судьбы шли как-то параллельно.

В 80-х годах приезжал в Донецк Евгений Евтушенко со своей фотовыставкой. Говорили, что в этот раз звучали со стороны мэтра не только похвалы, но и назидания в адрес Хаткиной, в частности, совет: не строить стихи на несчастьи близких. Сама я этого не слышала. А выпал мне тогда случай пообщаться с Евгением Александровичем и даже показать свои стихи. Были какие-то лестные эпитеты, дальше – пауза и почти слово в слово: «Но понимаете: смелее надо как-то – вот Наталья Хаткина:

Я иду в широком платье,
вид заносчивый храня.
Непорочное зачатье –
Не легенда для меня…

Умеет в стихах вывернуться наизнанку…»

Долгое время мучило меня это противопоставление, заставляло внимательно вглядываться в Наташины стихи и в свои. Я честно пыталась меняться, но попробуй уйти от себя… Самое интересное, что выйти из этого тупика, сама того не подозревая, помогла мне… Наталья Хаткина. В своей рецензии она точно определила заложенную во мне природу: «Дрожит натянутая ниточка между землёй и небом, между жаждой полёта и боязнью высоты. Птицы так не летают – так летают бабочки…». Из той же рецензии я впервые узнала об её отношении ко мне.

«В двух словах? Белая зависть! Белая зависть – это любование, это взгляд хоть немного, но – снизу вверх. Это сожаление: вот вылези я из кожи, а всё равно не смогу стать такой, как она, сделать так, как она. Потому что – никто не сможет. Одна она такая». Оценка Натальи очень помогла мне вырулить из длительной творческой депрессии. А я так и не удосужилась написать о ней, хотя были у нас интересные разговоры и даже их записи где-то есть…

Почему решилась вспомнить те строки обо мне? Да потому что слово в слово могу переадресовать их от себя Наташе и её стихам. Вот вылези я из кожи, а всё равно никогда не смогу написать «Лучшие годы», «Волхвы», «Последний», «Скрипка плачет и рыдает, наказуема смычком…», «…А просто мы бредём, цепляясь друг за друга, от белого вина до красного вина…», «За то, что я тебя люблю, поставят нам шалаш в раю…» Потому что никто не сможет. Потому что одна она такая!

Какая?

Умная и эрудированная.

Природа одарила Наталью Хаткину мужской логикой. В чужих стихах или прозе она умела точно увидеть главное – говорила: «Я вижу скелет». Была блестящим собеседником в дискуссиях, интервью, умела аргументировать свою мысль, придать разговору неожиданный поворот. С ней интересно было говорить на любую тему, начиная с тонкостей современного языка и кончая творчеством Майкла Джексона.

Эрудиция Хаткиной – предмет моей зависти. Конечно, большую роль в этом играло место её работы. «Библиотека – это не работа, – говорила она, – это счастье».

А в стихах было: «…Только чтенье! Всем лучшим во мне я обязана книгам». Когда бы я не пришла к ней на работу, Наташа тут же доставала мне нужные книги для театра, отвечала на трудные вопросы, советовала почитать что-то из новинок. Повезло Наталье с библиотекой, но и библиотеке с Натальей повезло. Трудно представить без неё клуб юных читателей «Пегасик», «Неделю детской книги» и многое другое. 

Трудолюбивая и трудоспособная.

Мне казалось, что она вкалывает без передышки.

Спрашиваю:
- Над чем работаешь?
- Написала пьесу на 15 минут и две в голове.

В другой раз:
- Как я люблю свои сказки!

Её голова всегда была в работе.

Зная, что театр отнимает у меня много времени, необходимого для литературы, сочувствовала, звонила:
- Когда ты бросишь свой долбаный театр и начнёшь писать стихи?

Я (испуганно):
- У меня главный режиссёр на параллельном телефоне!

Она (как бы спохватившись):
- А-а, так когда ты бросишь свой замечательный театр и начнёшь писать стихи?

Наталья успевала писать не только стихи, но и прозу, пьесы, журнальные и газетные статьи, была в эпицентре культурных событий не только Донецка, но и Москвы, Киева, Одессы, зарубежья. Мы пересекались с ней в театрах, филармонии, на вернисажах в художественном музее и подвальчике авангардистов. А какой прекрасный вечер «Афина придумала флейту» устроили они с флейтисткой Людмилой Шершнёвой! Бывали и домашние посиделки.

Чтобы выжить, Наталье приходилось писать километры заказных текстов, но в любой литературной работе она не опускалась до халтуры, оставаясь профессионалом, Литератором с большой буквы. Дерзкая и отважная.

Логично предположить, что дерзость и отвага достались ей от отца-лётчика и крепли в неизбежных для семьи военного переездах. Урал, Средняя Азия, Африка, потом Донбасс – эта географическая смесь сыграла свою роль в причудливом Наташином характере.

Она входила – и это уже был вызов. Умела сказать в лицо нелицеприятные вещи, особенно касающиеся литературы – «наотмашь – так знаю, так смею». Могла осадить назойливого графомана или просителя рекомендации в союз писателей. Одного, особенно настойчивого, который не постеснялся явиться к ней домой, конкретно выставила за дверь. В её стихах, на мой взгляд, была твёрдая походка, упругий бег и смелый прыжок, за которым могло быть либо стихотворение, либо пропасть.

Что-то похожее случалось и в жизни – порой ради красного словца (иногда матерного) она делала резкий выпад, и на неё обижались.

 Ранящая и ранимая.

Помню, кто-то заметил, что наши фамилии связывает буква «х».  Наталья тут же отреагировала: «Где Куралех заканчивается, Хаткина только начинается». Это был невинный укус – кусать она умела куда больнее и кусала многих. Особенно досталось Петру Свенцицкому, причём, не только при жизни, но и после смерти. «О мёртвом или хорошо, или ничего» – это не для Натальи. Достаточно вспомнить её резкий материал в «Диком поле», посвящённый памяти Пети.

Я чувствую здесь два момента. Во-первых, абсолютную неспособность Хаткиной к реверансам и насилию над своими чувствами, иногда сиюминутными (неудобно окружающим – зато честно). Во-вторых, как мне кажется, по своей творческой природе она не ощущала чёткой грани между тем и этим светом. Не зря тема смерти звучала в её стихах с молодых лет с какой-то лёгкостью и свободой, во всяком случае, без надрыва.

Да, она умела ранить, но и сама была очень ранимой. Расскажу смешной случай. Филармония. Впервые исполняется произведение донецкого композитора с элементами мелодекламации. По просьбе автора стихи китайских поэтов читает Наталья Хаткина, а надо сказать, читала она прекрасно. Успех, цветы, объятья. Поздравляют композитора Михаила Шуха. Поздравляют Хаткину. Подходит Славик Верховский и роняет невинную шуточную фразу: «Наталья Викторовна, это лучшее из того, что вы написали».

На фоне только что звучавшей китайской лирики реакция была неожиданно бурной, вплоть до упоминания «одного гектара, на котором она с ним с…ь не сядет». Знаю, что после этого случая лет десять Хаткина не видела Верховского в упор. Зато потом он стал её преданным другом, благодаря которому, кстати, Наталья вошла в редколлегию Одесского юмористического журнала «Фонтан».

 Весёлая и остроумная.

«У меня желание поржать никогда не исчезает», – говорила Наталья. Из её стихотворных экспромтов можно было бы составить отдельную книжку. Ах, если бы всё это сохранилось: искромётные записки на скучных собраниях, неприличные лимерики, ехидные посвящения, смешные поздравления, иронические романсы, забавные куплеты… Впрочем, уцелело признание тому же Славику Верховскому, прозвучавшее на выездном дне его рождения в моём доме. Куплеты якобы от собачки Сонечки исполняла автор:

Верховский, ты мне словно брат,
Но помню я: ты не женат!
И по ночам мечусь во сне:
- Женись на мне! Женись на мне!

Но не расколешь сей орех,
Ведь рядом Света Куралех,
Что тоже стонет при луне:
- Женись на мне! Женись на мне!

Ты спал у Иры на диване
И, хоть неромантичный век,
Ты, как в порядочном романе,
Женись, как честный человек!

А есть ещё Карасик Лиля
–В ней уйма вкуса, бездна стиля,
Она рыдает в тишине:
- Женись на мне! Женись на мне!..

Экспромты Хаткиной были разными: иронично-возвышенными и матерными, уничтожающими и полными любви, но всегда точными по мысли и талантливыми. Мне повезло: меня Наталья увековечила, придумав надпись к мемориальной дощечке на театре кукол (правда, одну на двоих с композитором Анатолием Шухом):

Доводим до сознанья всех,
В ком разум не потух:
Здесь шухарила Куралех
И куралесил Шух.

Добрая и заботливая.

Наташа говорила о себе, что она злая, но в глубине души была доброй. Бескорыстно и много помогала друзьям-литераторам – писала рецензии, редактировала книги, дарила идеи, советовала, успокаивала, настраивала…

Была очень заботливой матерью, признавалась: «В детстве меня шпыняли – какая я плохая, потому Машу я старалась чаще хвалить». Когда у Маши после долгих испытаний сложилась благополучная семейная жизнь, боялась дышать в её сторону, чтобы не сглазить. А уж о внуке Давиде и говорить не приходится: по моим наблюдениям, они обожали друг друга.

Теплота и забота появились и в наших отношениях, особенно, в последние годы. Время от времени мы перезванивались. Как трогательно (каждого в отдельности) уговаривала она меня и Авцена снова сойтись.

 Талантливая и неповторимая.

«Я многое хочу сделать, только по-своему» – Наташины слова. «Последний знаменосец войск любви», она и сделала многое. Главное – стихи, в которых слышится дыхание cеребряного века, пульсирует боль отпущенного ей времени, чудятся азиатские мелодии («Где? В золотой Бухаре. Где? В золотом октябре мальчик плясал на канате в шёлковом пёстром халате»), африканские ритмы («Манго! Папайя! Я не уйду из рая!») Главное – стихи, в которых она живёт по-своему. А ещё есть сказки и проза. А ещё – её рецензии бережно хранят художники, актёры, музыканты, поэты. А ещё звучат песни на её слова, а в театрах идут спектакли по её пьесам. В театре кукол уже девятый год не сходит с афиши «Дюймовочка», которую Наталья Хаткина рассказала по-своему (музыка и режиссура Анатолия Шуха).

Натальи нет, а перед юными зрителями порхает придуманная ею Стрекозесса-поэтесса, квакает Жаб Жабыч – обыватель, и маленькая героиня на ниточках судьбы ищет дорогу к своему счастью. Каждый раз, когда звучит пронзительная песенка Дюймовочки, у меня сердце обрывается – да это же про Наташу: Я за радостью тянулась, Только радость увернулась, Улетела – не догнать. На кого теперь пенять?

В последний раз мы общались по телефону. Накануне я отправила ей по интернету написанный недавно «Венок октав» (попытка биографии). Утром, в половине седьмого – звонок. Наталья: «Прости – больше не могла ждать». После приятных слов совет: усилить ритмически строку «Театр на гастролях, муж в другой стране». «Нет, можно, конечно, оставить и так, но я бы…» Короче, в результате получилось: «Собака спит в углу, а муж – в другой стране». «Ну вот, – сказала она довольно, – теперь все на своих местах, да и что за биография без собаки…»

Конечно, Наталья Хаткина известна не только как Говорящая собака, но и как Саmbalа, как старушка «Х». А ещё её называли вторым Пушкиным. Вот уж это, по-моему, – пустая затея, потому что быть вторым(ой), даже Пушкиным, не в её правилах, тем более, с именем Наталья. Пусть остаётся Хаткиной – единственной и неповторимой, в крайнем случае – Говорящей собакой.

P.S.

Стоило поставить точку – нашлись записи разговоров с Натальей. Привожу только её прямую речь:

- Вечность расплывчата, а время конкретно. Мне не нравится человек, который живёт во времени и думает о вечности.

- Если заходит с кем-то речь о вечных понятиях, я приглашаю к столу и наливаю пиво.

- Любимое занятие – сидеть на диване и читать.

- Терпеть не могу сантиментов. Я не жёсткая, я нормальная.

- Надо войти в ритм, не давать себе расслабиться, иначе чревато…

Мой темп: бежал – бежал – упал – проспал сутки…

- Стихи – это нормальная жизнедеятельность человека.

- Вижу красоту в обыденном.

- Хочу быть «широко известной в узком кругу». 

-  Зависть – двигатель прогресса. Я всегда  кому-нибудь завидую, например – Майе Плисецкой.

- Моё несовершенство радует других. 

- Без кошки и собаки жизнь лишается пушистости. 

- Живу и плачу – мне жалко людей.

- У велосипеда есть душа – у мужчины души нет. 

- Предал человек, поменял коней на переправе – его право. 

- Я позволяю людям быть такими, какие они есть.

- Моё кредо: медсестра в сумасшедшем доме. Не пациент, а именно – медсестра.

- В троллейбусе, на работе стараюсь не обижаться на людей – всё равно:

Если ветка хлестнёт по глазам –
это ветка: она не виновна.
Если дождь промочил до костей –
это дождь: он не может иначе.

- Если человек исчерпал себя, то надо к смерти нормально относиться.

- В последний день желательно не оставить после себя нестиранных вещей, сделать наконец-то уборку, уничтожить лишние бумаги, созвать всех…

- Лечь спать, а утром не проснуться – самое классное!

И ещё о вечности:
- Из берцовой из кости будет деревце расти.